« БУМАЖНОЕ    СЕРДЦЕ»

                 Я умерла в 1890 году. И было мне, неполных двадцать пять лет.…Но о смерти говорить сегодня не хочу, я буду говорить только о жизни…

                В гимназии я ничем не выделялась среди прочих девочек, разве, что смеялась тогда громче и веселее других. Тогда говорили, что мой смех, как солнечный зайчик, носился то там, то тут. То он бежал в гимназический сад, порой звучал на уроках, звенел на катке, в нашем старом доме, на нашей даче… Мой смех шёл со мной, рос, поднимался по ступенькам классов, раскрашивая мою жизнь всеми цветами радуги. Какая я была тогда счастливая.

                Но настал тот день, когда  мой безмятежный, детский смех умолк. Он умолк, как умолкает колокольчик, которому выдернули язычок. Грустно.… А это ведь ты, сломал тогда мой колокольчик.

                То было летом. Ты не помнишь это лето, ты его потом никогда не вспоминал. А я помнила, всегда. В то лето я уже окончила гимназию, и как говорили все окружающие «необычайно расцвела». Родители жили мечтой поскорее выдать меня замуж. А я в то время  жила в мире, куда никого не пускала, жила в выдуманном мире, дружила с несуществующими людьми, с ними советовалась, говорила, о них  мечтала. Я шептала Болконскому: « Ах, зачем же Вы, Андрей, любите Наташу! Это не она, а я могу и хочу любить Вас». Я сердилась на высокомерного и бесстрастного Онегина, переживала за Татьяну. Я её очень хорошо понимала, мне, так же как и ей хотелось любить, моё время пришло, и я не знала, куда мне себя девать. И очень страдала, оттого, что нет рядом со мной, того единственного и любимого.

                В то лето мы жили на даче. Соседями нашими были люди женатые, да пожилые. Они трепали меня по щеке, приговаривая: «очаровательна, очаровательна», а потом уходили в дом  вести с  отцом скучные разговоры.

                Но однажды, после обеда, когда дом утих, и моя мать с младшим братом отправилась отдохнуть в наш сад; вдалеке появились беговые дрожки. Ловко управляемые, они мчались к нашему дому. Отец, который на террасе допивал свой послеобеденный кофе и докуривал сигару, привстал, всматриваясь в даль: «Интересно, кто это к нам пожаловал?» Загородясь рукой от солнца, он через пару минут заулыбался : « Да это же сам  Михайло Сергеевич собственной персоной! Ай, да молодца! А вот кто с ним рядом? Не узнаю».

                Дрожки подкатили к крыльцу, и Михайло Сергеевич горячо пожимая руку моему отцу , сказал:» Позволь, Никита, представить тебе моего племянника. Насилу уговорил его приехать со мной. Он на всё лето в  Крым собирался. А я ему, чем здесь хуже , чем в Крыму, Воздух, река, удовольствие…»

                Я больше уже не слышала дальнейшего разговора, я смотрела на тебя. Сейчас я, наверное бы, поняла, что в тебе нет ничего особенного: маленькие, больше желтые, чем карие глаза, невысокий, слегка сутулый , вечно как-то нервно, приглаживающий свои усы, по моде стриженный и одетый… Я слишком поздно посмотрела на тебя взглядом трезвым, не ждущим уже любви, взглядом усталым. А этот взгляд уже видит всё.

                А тогда, когда меня представили тебе, ты показался прекраснее всех на свете. Забыты были и Болконский, и Ромео… Я робко потупив глаза, подала тебе руку. За чаем мы всей семьей сидели на террасе, и ты с нарочитым французским акцентом, окуная усы в чашку, рассказывал о Париже: как он прекрасен, как великолепна их мода, их писатели, что Россия очень отстаёт.… Потом, резко закончив свой монолог и повернувшись ко мне, ты спросил: « Сударыня, не будите ли Вы, так любезны, показать после чаю ваш сад?» Я потупила глаза и взглянула на родителей. Они улыбались, в их глазах можно было ясно прочитать: « Ну, что ещё надо? Мы так хотим видеть тебя замужней женщиной. А сейчас прямо в руки пришло то, что можно назвать зятем. Не будь же дурочкой, и не упусти этот шанс!»

                . Алексей Петрович Чижиков. Так ты мне тогда представился. Мой «пылкий и страстный» Ромео», моя любовь и мечта». Мы медленно брели по саду, ( я всегда любила наш сад, а особенно после дождя) , любила как пахнет сырая земля, розы, трава.…Но сейчас я не чувствовала этих запахов: Алексей Петрович слишком сильно пах английским одеколоном. Не слышала я и пения птиц, шепота мокрой, сверкающей на солнце, листвы: голос моего спутника все это заглушал. Он всю дорогу тарахтел, о том, как я прекрасна и хороша. Жаль, что только сейчас, когда на мою могильную плиту цветы кладут уже правнуки, я понимаю, что он тарахтел. Но, простите, я обещала, ни слова о смерти.

                Так вот, он брал мою руку, целовал и шептал: «Вы - ангел. Вы разбили моё сердце навсегда. Радость моя, подождите, подождите…» И он, порывшись у себя в карманах, достал лист белой бумаги, и ловким движением рук, сложил его в форме сердца. Он встал на одно колено и, протягивая, ко мне бумажное сердце торжественно сказал: « Вот вам моё сердце! Отныне оно ваше навсегда!» Я смеялась, смущённо прятала глаза, и что-то шептала в ответ... Через пол часа  он замерз, и мы вернулись в дом. К вечеру гости уехали.

                А через год я стала женой Алексея Петровича Чижикова. Пока я была его невестой, он раз в неделю навещал меня, клялся в любви, вырезал из бумаги сердца и дарил их мне в доказательство своей огромной любви. Иногда к этому прилагались цветы или конфеты.

                День своей свадьбы я помню плохо. Запомнилось, что после венчания, мой муж крепко выпил и совсем не был похож на Ромео.

                А что было потом? А потом начались обычные визиты к его родне, праздные разговоры, расспросы, чаепития, долгие беседы с ним по вечерам, обычные выезды по субботам в гости, потом привычный окрик мужа: « Не мешай мне, когда я работаю!», а потом… его, ставшие постепенно регулярными и долгими, отлучки на деловые встречи.

                Я ожила от известия, что стану матерью. Хоть это будет моё и такое, как я захочу. Тогда я верила мужу и думала, что если он так много работает, значит и денег у нас достаточно. Но, когда я сказала мужу о ребёнке, то услышала страшный ответ:» Дорогая, нам с этим нужно подождать», накопить денег, пожить для себя, и в конце концов, мне ещё рано становиться отцом.».»Рано?»- я тогда первый раз закричала на тебя. Я впервые захотела защитить себя и свои интересы. « Рано?! А, когда, прости, тебе будет не рано, дорогой? Мы вместе живём уже четыре года. И всё это время я ждала этого дня. Тебе рано! Проснись! Мне уже двадцать четыре года, а тебе, как мне кажется, сорок уже!» Ты посмотрел на меня пустым, стеклянным взглядом, пожал плечами, холодно и резко сказал: « Дура!»

                А через день ты за ужином мне объявил, что к нам на какое-то время приедет твоя мать. К нам часто  то на нашу московскую квартиру, то на дачу наведывалась твоя родня, а вот сейчас к нам приехала твоя мать. Она почти с порога сказала, что скоро сюда приедет и твой брат. Она  осматривала квартиру и одобрительно трепала по голове то меня, то тебя, мой дорогой супруг.

               После её появления со стола в столовой не сходил самовар, вазочки с вареньем, сухари, сахар, булочки ,- все это улетучивалось и опустошалось, как только эта тучная дама, присаживалась к столу. А за столом только о твоем брате и говорили: « Мой Володенька, он приедет чуть позже, он перешёл на пятый курс. О, у него всё так успешно в Университете. И он такой умница!» Что бы ни говорила твоя мать, ты словно трехлетний мальчишка слушал и выполнял любой её каприз. На её фоне ты стал мне казаться, таким маленьким, как комар, которого очень легко прихлопнуть при желании. Ты даже стал жить по графику своей матери: во столько все встали, сели за завтрак, обед, ужин, ушли на прогулку, легли спать…- все, как сказала твоя мать.

                Но вот настал тот день, когда должен был приехать твой брат. По желанию твоей матери, мы все стоим на перроне и встречаем твоего брата. И вот, наконец, вышел тот, кого вы ждали с таким нетерпением. » Володя!»- в один голос закричали вы с матерью и бросились его обнимать. Куда пропал самоуверенный взгляд твоей матери, она влюблёно смотрела на младшего сына. Она вдруг тоже сделалась маленькой и незначительной, совсем как ты.… А передо мной стоял молодой человек, лет двадцати пяти…

                Дальнейшая моя жизнь превратилась в кошмар. Куда бы я ни шла, где бы я ни была, везде появлялся он – грубый, распущенный, непростительно дерзкий. Являлся слегка пьяный (мне казалось, что таким он и просыпался) и постоянно пытался зацепить чем-то меня. Как я надеялась на твою защиту, мой дорогой муж, но ты был слеп! За ужином, он, не стыдясь никого, мог положить свою руку мне на колено, теребить моё платье, обнимать, прижимая к себе. А, когда я вскакивала, громко хохотал и кричал: « Ну, куда же вы? Вы еще не доели свой ужин, дорогуша! Как она невоспитанна! Теперь я стала раньше ложиться и раньше вставать, чтобы только не встречаться с твоим братом. Утром я уходила подолгу гулять, благо  стояла чудесная погода, да и место, в котором находилась наша дача, давало мне возможность долго бродить в счастливом одиночестве.

                В один из чудесных, жарких дней я направилась в купальню. Было раннее утро, я шла по липовой аллее, ловя чарующие ароматы раннего июльского утра. Мой малыш уже начал шевелиться во мне, и я шла осторожно и медленно. Вдруг кто-то резко схватил меня за руку. Я вздрогнула и обернулась. Это был Владимир. «Вы напугали меня? Что вам от меня нужно?» Он как-то язвительно засмеялся. Вдруг он прижал меня к дереву и прошептал: « Ты же не любишь моего брата! Это же пустое место! Люби меня!» Он попытался меня поцеловать, но я вскрикнула, зажмурилась, отвесила ему увесистую пощёчину и бегом побежала к дому. «Дура! Ты об этом ещё пожалеешь!»- услышала я во след.

                В этот же вечер я попыталась всё рассказать тебе, мой дорогой. Я никогда не забуду, как ты к этому отнёся.» Да, как ты смеешь! Мой брат, уважаемый человек! Он честный, добрый! Он  никогда бы не стал соблазнять тебя! Это ты, сама к нему пристаёшь! То ей, видите ли, скучно - завела себе ребёнка; опять скучно- взялась за моего брата: решила соблазнить и испортить ему репутацию!» Ты всё это произнес, не глядя мне в глаза, по заученному, подбирая слова. А потом ты безразлично добавил: «Я уеду на несколько дней.» Эти несколько дней Владимир не приближался ко мне, а твоя мать вдруг стала очень заботливой и обходительной. Ты вернулся, несколько дней пробыл дома, а потом опять уехал, забрав с собой мать. Я так просила тебя не оставлять меня одну, с незнакомым и мало приятным мне человеком. Но ты резко одёрнул меня: « Не говори глупостей, пожалуйста. Я знаю, я уверен, что вы прекрасно поладите»- сказал ты мне на прощание.

                Однажды вечером, я зашла в библиотеку, чтобы поменять книгу, за мной следом зашёл твой брат. Он медленно прикрыл дверь, и как-то странно и цинично улыбаясь, направился ко мне. Я невольно попятилась, мне неожиданно стало страшно. Мои нервы были на пределе, не знаю почему, но от него я ожидала постоянно какой-то гадости. Я прошептала: « Прошу вас, оставьте меня в покое!» Но он как- то криво и гадко усмехнулся, облокотясь о дверной косяк, и, глядя мне прямо в глаза, сказал: «И  не подумаю!» У меня в глазах всё потемнело; в каком-то бессознательном страхе я схватила тяжёлую китайскую вазу и швырнула в это отвратительное, улыбающееся лицо. Он побледнел, пристально глянул на меня, сквозь зубы процедил:» Истеричка!» и выйдя, громко хлопнул дверью.

                А к вечеру приехал ты, мой дорогой друг. Ты был навеселе, в хорошем расположении  духа, от тебя пахло какими-то чужими духами, а из кармана торчал кусок бумаги. Когда ты небрежно бросил свой фрак на кресло, он выпал из кармана – это было бумажное, вырезанное сердце. Подняв его с пола, я растеряно на него взглянула и … потеряла сознание.

                У меня начались преждевременные роды. Помнишь, как я умирала? Помнишь! Я знаю, что помнишь! Не смотря на всё, я родила сына, и когда мне стало на мгновение чуть- чуть лучше, то я спросила тебя: « Ну, почему всё так сложилось в нашей жизни? Почему? Я прошу, тебя вырасти нашего мальчика и хоть его люби,…если сможешь! Неужели ты не умеешь любить? Нет, нет! Я не верю, не могу, не хочу в это верить!» Любовь! Что это? Ты так и не дал мне узнать, что это такое! А я так этого хотела! Наверное, это прекрасное и очень светлое чувство…как у Ромео с Джульетой! Ты не дал мне узнать этого счастья – и я не могу простить тебя за это! Не могу! Это были мои последние слова. Когда ты разжал мою руку, то в ней было скомканное, бумажное сердце.

                Я до сих пор молю бога, чтобы ни мой сын, ни мой внук не вырезали из бумаги сердец, этих дурацких, бумажных сердец.

                Ты прожил скучную жизнь. И я этому рада. К сожаленью, сыну ты не дал большой любви, и мой мальчик не любил тебя.

                Теперь и тебя нет на этой земле, теперь и твоя душа у господа. Знаешь, говорят, что там умершие души встречаются. Но твою душу я встретить не хочу!

                Наш сын, после твоей смерти, сжёг все бумажные сердца, которые ты хранил у себя в столе. И только пепел, серый пепел останется в камине.

                Так пусть же они горят, пусть!